Нинон де Ланкло

Добрая половина Парижа судачила о ней как о бесстыжей куртизанке, совратительнице чужих мужей, которые за одну ночь с этой девятнадцатилетней прелестницей готовы расстаться с любыми деньгами, а если таковых не имеется – несут в ее дом фамильные драгоценности…

Рожденная в 1616 году, Анна де Ланкло принадлежала к уважаемой и богатой дворянской фамилии. Она получила превосходное образование, отличалась острым умом и грациозностью, благородной бледностью лица и восхитительными формами, прекрасно пела, проникновенно играла на лютне, писала трогательные стихи, отменно танцевала.

Когда четырнадцатилетняя Анна (вернее, Нинон, как ее стали называть) впервые появилась в свете, она произвела фурор и была единодушно признана самой прекрасной женщиной Парижа.

«Изящная, превосходно сложенная брюнетка, с цветом лица ослепительной белизны, с легким румянцем, с большими синими глазами, в которых одновременно сквозили благопристойность, рассудительность, безумие и сладострастие, с ротиком с восхитительными зубами и очаровательной улыбкой, Нинон держалась с благородством, но без гордости, обладая поразительной грацией», – восхищался современник.

Отец юной красавицы скончался, когда ей едва минуло пятнадцать, вскоре за ним последовала и мать. В шестнадцать лет Нинон, ставшая владелицей большого состояния, оказалась предоставленной самой себе. Она разумно распорядилась капиталом: обратила деньги в пожизненную ренту, и так экономно вела свои дела, что умудрялась не только жить в роскоши, но еще и оказывать помощь нуждающимся друзьям. А их у Нинон было предостаточно…

История, сохранившая имена великих властителей, государственных деятелей, философов и полководцев, не забыла и одну из блистательной плеяды куртизанок: мадам Ланкло. Составители хроник времен короля Людовика XIV свидетельствовали: ее гостиная в Париже притягивала к себе многих достойных мужей и знаменитых писателей. Буало декламировал здесь свои сатиры, Мольер читал вслух комедии, не преминув предварить действо дружеским посвящением: «На суд взыскательной Нинон».

В 1664 году в ее салоне драматург впервые прочитал своего «Тартюфа», вызвав горячие рукоплескания. Нинон аплодировала громче всех, в каждой сцене встречая собственные рассуждения, превосходно схваченные гениальным комедиантом. Вообще Мольер часто выводил ее в своих пьесах. Очаровательная Селимена в «Мизантропе» не кто иная, как «царица куртизанок».

Возвышенно-дружеские отношения Нинон с литераторами отнюдь не мешали ей дарить вполне земную любовь титулованным поклонникам вроде маршала д`Эстре, маркиза Вилларсо, принца Конде. Жены ее покровителей, не скрывая ненависти к Нинон, попросили Анну Австрийскую принудить любвеобильную девицу уйти в монастырь. Анна послала к ней гонца с кратким распоряжением: двадцать четыре часа на сборы – и вон из Парижа!

«Выбираю мужской монастырь, и через полчаса еду!» – надерзила та. Но, подумав, выполнила волю королевы – переехала в поместье маркиза де Вилларсо, готового жениться на ней. «Дорогой мой! – сказала мудрая Нинон. – Вам не терпится поделиться мною с королем? Все вы там, при дворе, от конюха до принца, безропотно уступаете Людовику своих жен, сестер, дочерей. Но я играю по другим правилам!»

Ко двору она все же попала, но значительно позже. Постоянный участник литературных собраний в ее гостиной, поэт Скаррон, разбитый параличом, женился на очаровательной сироте Франсуазе д`Обинье, которой годы спустя, после смерти супруга, суждено было стать маркизой Ментенон – любовницей, а потом и тайной супругой Людовика XIV. Дамы нашли друг в друге массу достоинств, а их нежная обоюдная привязанность даже породила не совсем приличные слухи.

Завоевав позиции в Версальском дворце, маркиза представила давнюю подругу Людовику. Король, заглазно называемый «старым козлом», вздумал поухаживать за ней. Нинон зашептала: «Ваше величество, только поклянитесь, что это останется между нами… Неделю назад мне исполнилось девяносто восемь лет».

По свидетельству ряда историков, в жизни Нинон однажды произошел случай, удививший многих. Один из ее высокородных клиентов, спасаясь от монаршьего гнева, бежал за границу. Перед отъездом он принес Нинон увесистый кошелек: «Когда вернусь, он мне понадобится». Вторую половину своих средств изгнанник доверил священнику. По возвращении на родину он заторопился к аббату: «Где деньги?» – «Какие деньги?».

Посетитель онемел, не ожидая от служителя церкви такой низости. Он понуро поплелся к Нинон, ничуть не сомневаясь, что встретит похожий прием. Но бывшая любовница с непритворной радостью кинулась ему на шею и меж поцелуями призналась: дескать, милый, я очень виновата перед тобой. «Промотала!» – подумал тот. «Твое отсутствие затянулось, – щебетала Нинон. – Ну согласись, надо быть дурой, чтобы не обзавестись новыми поклонниками. Их у меня трое. Хочешь быть четвертым?»

«Где деньги?» – рявкнул изгнанник. «О чем ты? Фу, какой нехороший!» И протянула мешок с монетами.

…Годы не оказывали на Нинон разрушительного влияния. В пятьдесят лет она была так же свежа и хороша, как и в двадцать пять… Природа словно бы законсервировала ее, ни единой морщинкой не испортив лица, ни единой сединкой – пышных волос. Рассказывали, что причиной этого явился визит некого старца, подарившего Нинон секрет неувядаемой молодости.

«Вы третья женщина, которой я дарю вечную красоту, – якобы сказал он. – Первой была Клеопатра, второй – Диана де Пуатье».

Дом Нинон на улице Турнелль поэты и артисты по-прежнему воспринимали как свое пристанище. Именно ей, как считают одни, Мольер был обязан идеей создания «Тартюфа», именно здесь экспромтом рождались афоризмы Ларошфуко. Едва окончившего колледж Вольтера Нинон взяла под свое покровительство: помогала деньгами, всячески поощряла его первые опыты на литературном поприще, а позднее завещала ему две тысячи франков (сумму, по тем временам немалую!) на приобретение библиотеки.

В 1671 году Нинон испытала, как полагают, первую и единственную в своей жизни настоящую трагедию. Мало кто знал, что двадцать лет назад она разрешилась от бремени сыном, отцом которого, по одним сведениям, являлся маршал д`Эстре, а по другим – совсем другой поклонник, некий маркиз. Впрочем, это был не единственный из детей куртизанки, о судьбе которых она не желала знать долгие годы… Выросшего сына именовали кавалером де Вилье. Не ведая, кто его родители, молодой человек довольствовался скромным состоянием, позволявшим не бедствовать. Но однажды Нинон вспомнила о нем, и воспитатель юноши доставил подопечного к мадам Ланкло.

И случилось то, что неминуемо должно было случиться, – де Вилье влюбился в хозяйку дома! Он не страдал застенчивостью и однажды вечером повел себя так, как, по его разумению, и следовало вести себя мужчине наедине с обворожительной женщиной. Финал оказался трагичным: Нинон, надеясь образумить юношу, сказала ему, кем он ей в действительности приходится. Де Вилье выбежал из комнаты. Утром его нашли бездыханным в парке – он проколол себе сердце шпагой (по другим источникам – повесился)…

Два года Нинон соблюдала траур, потом успокоилась и прожила еще много лет, не изменив основным своим привычкам. Умерла она в возрасте девяноста лет в своем маленьком домике на улице Турнелль. Рассказывают, что, уходя из жизни в полном сознании, она произнесла: «Если бы я знала, что это все так кончится, я бы повесилась».

Имя Нинон де Ланкло, одной из самых очаровательных женщин XVII столетия, до сих пор остается синонимом прелести, грации и ума, соединившим в себе все пороки и добродетели эпохи…